Эти воспоминания принадлежат Альберту Васильевичу Радыльчуку - капитану 3-го ранга в отставке и ульяновскому краеведу. Похоже, что город его детства, впервые увиденный в восьмилетием возрасте, память сохранила первозданным. А приехали сюда Радыльчуки в 1935-м из Москвы, где отец Альберта, командир Красной Армии, служил в Наркомате обороны.

Ульяновск детства моего

Мы поселились напротив училища связи, где работал отец, - в этом доме я живу и сейчас. После Москвы поразила тишина - машины ходили иногда.

Еще много лошадей, коров и никакого общественного транспорта.

На Красногвардейской - деревянные тротуары: когда сухо - идти хорошо, а в дождь шагу не сделаешь, скользко.

За городом, позади госпиталя, колонический сад. До революции в нем исправно трудились малолетние преступники из земледельческой колонии, а после 17-го сад зачах, одичал, порос кленами и дубами. Часть его перед войной принадлежала школе собаководства. Чтобы приучить собак к выстрелам, там постоянно палили в землю из винтовки. Мальчишек в сад тянуло неодолимо - лучшего места для игры в войну не сыщешь. Нас ловили, но не били, не ругали, а молча вели в собачьи конуры и вручали скребок. Потом, дав пинка, отпускали восвояси.

Было у нас и другое развлечение - доплывать до огромных плотов и кататься. Шкипер, живший на плоту вместе с семьей, гонял нас нещадно, а мы не боялись, прыгали от него прямо в воду. Сейчас и вспомнить страшно, ведь запросто могло утянуть под плот.

А потом 1941-й год, июнь... Первое дыхание войны - мобилизация. Летом мы отдыхали в Винновке, на частной квартире, у очень зажиточных хозяев. Я видел, как провожали на фронт их сына, - как на тот свет... Бабы плакали три недели. Вернулись в город. В глаза бросились бумажные кресты на окнах. Наивно: разве поможет, если бомбить будут? Хорошо, что над городом летали только разведчики - их интересовал мост.

А мост охраняли капитально. Одна из зенитных батарей стояла на Среднем Венце. Как начнет лупить - отец разбудит: вставай, бомбят.

В огороде нарыли щели. Иногда тревогу сыграют, бабы с чемоданами в щели бегут.

Зимой 41-го все школы сразу заняли под госпиталя, и с тех пор каждый учебный год мы начинали в маленьком деревянном здании. Топили школу кое-как - сидели одетые. Света не было: электричество только для предприятий. Но дети, знаете, легко переносят все это.

Ввели карточки. Карточки на мыло назывались "заборными" - мыло по ним давали жидкое, как деготь, ходить за ним надо было с бидоном. А дома холодно, единственное теплое место - кухня. И нет ни бани, ни водопровода. Воду носили из колодца - выбирали до земли. Иной раз придешь - опоздаешь. Я сейчас думаю, не дай Бог, если вдруг что грянет. Воду на девятый этаж таскать непросто.

Игрушек у нас было мало - сами выпиливали маузеры, пулеметы, делали зажигалки.

Увлекались "Тремя мушкетерами" - наделали шпаг из колючей проволоки. Играли в Александра Невского - смастерили латы из фанеры. А были еще гранаты, зажигательные бутылки, карабины. Откуда брали? Со стрельбища. Приходит взвод гранаты метать - мы на буграх сидим, смотрим. Пять гранат летит - бум-бум-бум-бум - одна не взорвалась. Это наша. Боязни не было - бежим. Взрыватель вывинчиваешь - на секунду душа в пятки уходит. Между мальчишками обмен был: три гранаты - один карабин. Мне удалось разжиться даже настоящим маузером.

В 43-м году школы разделили на мужские и женские. Женские-санитарные отряды, мужские-батальоны. Все военруки - раненые офицеры. У нас лейтенант Карабаз, насквозь проколотый штыком. Военное дело - на уровне русского языка, математики: изучали винтовки, пулемет "Максим". Сдавали экзамены: рядом со старым кладбищем, со скатанными вместо шинели одеялом ползали по-пластунски. Два раза в год военные игры. Целая война: женские санитарные отряды на лыжах, одна часть - оборона. Я в обороне ни разу не был, всегда наступал. Стреляли холостыми - винтовка обязательно просверлена сбоку, чтобы пуля не полетела. Зажигали дымовые шашки - они воняли дустом, местным жителям это едва ли приходилось по вкусу. Кто побеждал? Никто - игру всегда останавливали на середине.

Почему-то именно ночью приходили эшелоны с ранеными, наверное, чтобы зевак было меньше. А то выходят, смотрят - вдруг моего привезли... Как-то зимой шли из школы - навстречу мужик в нижнем белье бежит. А вдогонку сестры:

"Не пробегал тут раненый?"

"Пробегал. А что случилось?"

"Да вот, операцию должны были делать, испугался...".

А на рыбалке однажды встретили дезертира. Сидим, рыбу варим - идет человек, потрепанный, заросший. Потроха подобрал, съел. "До Ундор далеко?" - "Далековато...". Надо было ему хлеба дать - не догадались. Утром патруль: не видели здесь кого? Мы его не продали.

Потом Победа. Все училища вышли, стреляли из танков, пушек; был митинг. Многие плакали - это ведь изнутри праздник, не то, что сверху спустили. Такой праздник бывает только раз после такой войны.

«Мономах», «3(18), 1999 г.